Дуэнде - это душа исполнения фламенко, без которой это искусство становится невозможным. Это слово испанского происхождения, дословно оно переводится как "дух", "невидимка", "домовой", но применительно к искусству оно приобрело другой смысл, и могло бы быть переведено, скорее, как "чувство", "огонь" или "магия". У нас говорят "В нем нет огня", в Испании "No tiene duende".
Артисты фламенко хорошо знают, что их искусство не достигнет души, если в нем нет этого огня. Тот, кто видел истинное фламенко, никогда не спутает его с подделкой. Исполнитель должен быть вдохновлен, должен иметь особое состояние души, от его эмоционального состояния зависит, достигнет ли песня души слушателей. Кроме того, фламенко - импровизационный жанр, а без вдохновения невозможна импровизация. Именно поэтому во многих записях, сделанных в студии, потеряно это "чувство", ибо оно не может быть повторено или сымитировано.
Сравнивая фламенко с балетом, испанская танцовщица Сюзана говорила о том, что в отличие от балета, во фламенко никто не заканчивает танцевать рано, в этом искусстве нет возрастного ценза. И во фламенко танцуют не потому, что поднят занавес или объявили номер, а потому, что "я хочу сейчас!", потому что возникает внутренняя потребность. http://www.flamenco.ru/flamenco/articles/duende.html
silvia moreno5 лет
дуэнде - это мощь, а не труд, битва, а не мысль. Помню, один старый гитарист говорил: "Дуэнде не в горле, это приходит изнутри, от самых подошв". Значит, дело не в таланте, а в сопричастности, в крови, иными словами - в древнейшей культуре, в даре творчества. Короче, таинственная эта сила, "которую все чувствуют и ни один философ не объяснит"
Великие артисты испанского юга - андалузцы и цыгане - знают, что ни песня, ни танец не всколыхнут душу, если не придет дуэнде. И они уже научились обманывать - изображать схватку с дуэнде, когда его нет и в помине, точно так же, как обманывают нас каждый божий день разномастные художники и литературные закройщики. Но стоит присмотреться и подойти по-свойски - рушатся все их нехитрые уловки. Однажды андалузская певица Пастора Павон, Девушка с гребнями, сумрачный испанский дух с фантазией под стать Гойе или Рафаэлю Эль Гальо, пела в одной из таверн Кадиса. Она играла своим темным голосом, мшистым, мерцающим, плавким, как олово, кутала его прядями волос, купала в мансанилье, заводила в дальние глухие дебри. И все напрасно. Вокруг молчали.
Пастора Павон кончила петь в полном молчании. Лишь ехидный человечек, вроде тех пружинистых чертенят, что выскакивают из бутылки, вполголоса произнес: "Да здравствует Париж!" - и в этом звучало: "Нам не надо ни задатков, пи выучки. Нужно другое". И тогда Девушка с гребнями вскочила, одичалая, как древняя плакальщица, залпом выпила стакан огненной касальи и запела, опаленным горлом, без дыхания, без голоса, без ничего, но... с дуэнде. Она выбила у песни все опоры, чтоб дать дорогу буйному жгучему дуэнде, брату самума, и он вынудил зрителей рвать на себе одежды, как рвут их в трансе антильские негры перед образом святой Барбары. Девушка с гребнями срывала свой голос, ибо знала: этим судьям нужна не форма, а ее нерв, чистая музыка - бесплотность, рожденная реять. Она пожертвовала своим даром и умением, - отстранив музу, беззащитная, она ждала дуэнде, моля осчастливить се поединком. И как она запела! Голос уже не играл - лился струей крови, неподдельной, как сама боль, он ветвился десятипалой рукой на пригвожденных, но не смирившихся ступнях Христа, изваянного Хуаном де Хуни.
Однажды на танцевальном конкурсе в Хересе-де-ла-Фронтера первый приз у юных красавиц с кипучим, как вода, телом вырвала восьмидесятилетняя старуха - одним лишь тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам. Но все эти музы и ангелы, что улыбались и пленяли, не могли не уступить и уступили полуживому дуэнде, едва влачившему ржавые клинки своих крыльев.
Дуэнде возможен в любом искусстве, но, конечно, ему просторней в музыке, танце и устной поэзии, которым необходимо воплощение в живом человеческом теле, потому что они рождаются и умирают вечно, а живут сиюминутно.
