Выдающаяся русская балерина дворянского происхождения Ольга Лепешинская родилась 15 сентября по старому стилю (28 сентября по новому стилю) в 1916 году. Имя этой замечательной балерины золотыми буквами вписано не только в историю Большого театра, но и в историю мирового балета.
- Ольга Васильевна, почему родители называли вас Лешей?
- Мои мама с папой хотели мальчика. А родилась девочка. Нянечка принесла меня к маме и сказала: "Посмотрите, какие у нее глаза!" Мама посмотрела на меня и была удовлетворена (смеется).
Самые ранние свои годы я провела в Киеве. Когда началась революция, все наши родственники бежали через Киев в Константинополь и по всему свету.
Когда я поступила в балетную школу, у меня были проблемы с тем, чтобы делать фуэте. Я помню, как мама приходила в нашу школу в шесть часов, когда она закрывалась, и разговаривала с ключником Кузьмой. Кузьма курил папиросы. Мама приносила ему "Казбек" - взяточничество - он был в восторге, открывал зал, и я, взяв все учебники, которые нужны были на завтра (а я училась прилично, у меня были все пятерки, особенно хорошо знала математику)... Так вот, брала все учебники и, простите, конфеты "Мишка", надевала балетные туфли, рисовала мелом большой круг и делала фуэте. Я вылетала в сторону после шести фуэте. Потом вылетела после восьми. А потом, на спор, - шестьдесят четыре. Но это по глупости только можно.
Я танцевала... ну как вам сказать - никогда не лучше Улановой, никогда не лучше Семеновой, конечно, гораздо хуже, но я Лепешинская. Какая есть - такая есть. Могло мое исполнение не нравиться, но я, правда, обладала природной техникой. Единственное, что владело мною на спектаклях, - это радость танца.
Я ведь так хотела танцевать, что в балете "Дон Кихот" меня порой держали за платье, чтобы я раньше времени не выскочила на сцену! Потому что звучала такая музыка... ну не могла я стоять на месте.
Так вот, однажды Козловский сказал слова, ставшие для меня очень важными. Козловский взял меня за руку, отвел в четвертую кулису и сказал: "Техника - это не все. Обладать ею надо обязательно. Но если вы не чувствуете лирическое направление в музыке, грош вам цена. Вы должны выучить "Умирающего лебедя". И я танцевала целиком "Умирающего лебедя". Плохо! Это не мое. Но этот опыт мне многое дал. Я прочувствовала этого лебедя, как он умирает от раны, и я прожила последние мгновения этого существа, вплоть до того момента, когда кровь течет все медленнее, медленнее и останавливается.
Козловский дал мне понять, что, если тебе все легко дается, это еще не значит, что у тебя в профессии все хорошо. Наоборот, ты должна пройти через все трудности, прочувствовать их.
Козловский был верующим человеком. И когда он меня однажды спросил, верю ли я в Бога, я ответила ему словами Улановой: "Мой Бог - во мне".
Я танцевала с тремя переломами
- Однажды, когда я танцевала в "Красном маке", сестра моя сидела во втором ряду. И вдруг раздался треск, который даже она услышала. Она решила, что лопнула стелька балетного туфля. Я продолжала танцевать со страшной болью. Мне нужно было докончить первый акт "Красного мака". Я, почти ничего не соображая, залезаю в носилки (на мое счастье, кули на сцену выносили носилки), помахиваю ручкой на прощание и только в кулисе теряю сознание. Потом меня везли на "скорой помощи", кругом - на Театральной площади - песни, танцы (ведь были ноябрьские праздники), а машина наша едет в больницу на улице Грановского. И когда меня вытащили из-под рентгена, по запаху валерьянки я поняла, что дела мои плохи. И действительно, оказалось - три перелома. Я танцевала с тремя переломами! В это время перед телевизором сидела балерина Стручкова и смотрела трансляцию "Красного мака". Она была запасной - на случай, если со мной что-то случится. Но, думала она, что может с Лепешинской случиться? По моему лицу она поняла: что-то стряслось. И немедля выехала в театр. На полчаса задержали антракт, ее одели, загримировали, и она заканчивала "Красный мак" вместо меня. Он не знал, что я - Лепешинская, а я не знала, что он - генерал армии Антонов
- Наступил пятьдесят шестой год. Помню, как я вышла из гостиницы "Советская", где был прием. Шел дождь. А машины из Большого театра нет. Я была в платьице - дрожала как осиновый лист, был сильный, пронизывающий ветер. Рядом стоял генерал. И он, будучи хорошо воспитанным человеком, спросил: "У вас нет машины?" Я говорю: "Нет". И он предложил подвезти меня до дома. Когда он посадил меня в машину, я его разглядела. Он был удивительно красивым человеком - сложен хорошо, и лицо красивое. Я решила, что мне нужно ехать на дачу. Он меня вез туда минут сорок, и я вдруг вспомнила, что мне нужно обязательно быть дома в это время. И я попросила подвезти меня до дома! Так что у нас было время познакомиться и поговорить (Смеется). Так произошло наше знакомство. Он не знал, что я - Лепешинская, а я не знала, что он - генерал армии Антонов. А после войны он стал начальником Генерального штаба войск Варшавского Договора. Вскоре мы поженились.
Он был удивительным человеком, знал французский язык, любил музыку. Когда он на даче работал, мы тихо включали Шопена или Рахманинова - его любимых композиторов. После его смерти я не сумела себя заставить танцевать. И я решила, что этого не надо делать. И оставила сцену. Жизнь потеряла всякий смысл. Но ничего не делать было еще труднее. И как-то моя сестра вспомнила, что однажды за обедом он говорил, что, мол, уже пора уходить на пенсию - и ему пора, и мне пора. "Я буду писать книжку, а ты - учить детей и взрослых!" Так и вышло
Представляете мой ужас, когда на сцену вышли и начали танцевать восемь "лепешинских"
Но возвращаюсь к моей истории. Когда я немного поправилась, меня отправили в Италию. Начальница тамошней Академии танца узнала об этом, разыскала меня: "Пожалуйста, возьмите хоть один класс, поучите наших детей хоть немножко!" И я, будучи полуслепой, взяла восемь девочек. Способные девочки, а одна была просто очень одаренной. И в середине года был экзамен. Вы представляете мой ужас, когда на сцену вышли и начали танцевать восемь "лепешинских". Моя манера, мой книксен - все мое! Я пришла в такой ужас! Это был великолепный урок для меня, что индивидуальности учеников никогда нельзя лишать. Пусть она будет неправильной с точки зрения чистой классической школы. И потом я учила балерин в Германии, Швеции, Норвегии, Египте - вплоть до Мальты. И везде я пыталась не гасить индивидуальность учениц своих, а напротив, поддерживать.
